Виктор Гвор - Улыбка Бога [СИ]

— И со снэжным человэком мырно павстрэчался…

Звин замерла, как вкопанная. Потом резко обернулась и уставилась на певца. Тем временем тот продолжал, не обращая внимания на отвисшую до земли Светкину челюсть:

— Хот и рожэй он нэ вышэл, но парэн очэн мылый

— Капельку пахож на помэсь Алдонина с гариллой

— Мы с ним сэли на пенечек, хлопнули по кружке

— За знакомство, за пабэду, за его падружку.

— Таси-баси тоси-боси такжэ трали-вали

— Очэнь славно посыдэли, мило пабалтали

— Жаловался он, что нэмцы — кабаны и туры,

— Только хрукают и гадят, никакой культуры!

— Ты это откуда взял?! — прервала исполнителя вконец обалдевшая Светка. — Это же Шаов! Он же только родится лет через двадцать! Я же у него на концерте была, моложавый такой дядька!!!

— Мадемуазель, таки можете мене не поверить, но Ви так сильно излучаете свои мысли, шо мене даже не надо аккордов! Таки эта пэсня лезет до моей головы каждый раз, когда Ви находитесь ближе ста метров. А когда топите фрицев в сортирах, так за все пятьсот, — и Любецкий обворожитительно улыбнулся.

— То есть, можно учить песни телепатически? — обрадовалась девушка.

— На раз!

— Класс! — и лицо Звин озарила зловещая улыбка. — Ты же еще и немецкий знаешь! Ну, мы им устроим культурную революцию!

— Так ты ж кроме русского матерного, никакого не знаешь, — попытался остудить пыл подруги Грым.

— Неважно! Я слова и так помню! Добыть магнитофон, или что там у них, и немецкой культуре точно звиздец! Ду хаст их немецкую маму! И прочий «Их виль»!

Косте происходящее совсем перестало нравиться, но вдруг вмешался Шамси.

— Яша-джан, — с наивной улыбкой сказал таджик, — начал за албасты петь, пой дальше, пожалуйста, — потом на секунду задумался и спросил Светку, — или правильно сказать «про албасты»?

— Да пох! — на чистейшем литературном ответила учительница, а певец уже внял просьбе друга:

— На ученых обижался: тычут в мэна пальцэм,

— Абзавут то абэзьяной, то нэандэртальцэм.

— Нэ тэрплю, гаварыт, ученых — агурцов маченых,

— На х… насу, гаварыт, вэртэл я всэх твоых ученых.

— Вы далжны гардыться мною, я — загадка вэка.

— Я, крычал он, гаминоид, не путать с гамосэком.

— Пад канэц савсем нажрался: фрыцам рыл магилу,

— Очэн громка пэл «Катушу» и «Хава нагылу!»

Под сводами военного белорусского леса победно звучала шуточная песня, написанная в конце двадцатого века. Написанная черкесом и исполняемая чистокровным одесситом. На русском языке с грузинским акцентом в литературной и музыкальной обработке исполнителя. Песня про друзей, которые совсем даже не люди. Впрочем, какая разница…

Сначала стал пропадать скот. По мелким весям словно прошла падучая, опустошая стада. Коровы сходили с ума и стремглав бросались в чащу. Пытались искать, но не было от того толку. Лишь изредка удавалось найти рога, да обглоданные до белизны кости, расщепленные крепкими зубами. Находки спешно закапывали, долбя заступами еще не начавшую оттаивать землю. Поземка струилось по отвалам, присыпая мелким снежком…

Собаки отказывались брать след. Псы поскуливали, поджимая хвосты, словно не на зверя посылали их люди, а прямиком к Ящеру. Если хозяева упорствовали, косматые жалобно выли, просили прощения за свою слабость, но с места не двигались. А без них кого искать? Следы терялись через полсотни шагов, растворяясь в паутине…

Беженцы хлынули в Столицу, разнося слухи о дивах, волотах и прочих чудищах, наводнивших древлянские леса. Кто говорил, что это наказание за подчинение Северному Князю, кто, наоборот, — за поднятый против воли князя-колдуна меч.

Из Степи тоже приходили злые вести. Новый народ, пришедший с востока, громил печенегов, неумолимо приближаясь к границам княжества. Откуда взялись эти «угры»? Как прошли через хазарские степи, не разгромив каганат, но и не сложив головы у стен Итиля и Саркела?

— Грядет ужас на землю и головы наши, — мрачно пророчествовал ведун, вглядываясь в сумеречные тени над вечерней рекой. Тени, подчиняемые невесомым дуновениям ветра, сплетались в узоры, рождая замысловатые картины, найти смысл в коих мог только знающий…

— Когда? — нахмурился князь, нервно перебирая кольца на обухе топора. — И кто? Не Навьи же… Явь свиное рыло будет показывать…

— Явь… — согласился ведун. — Для Нави мы слишком сильны верою…

— Хазары или ромеи? — уточнил князь, все не дающий покоя мелодично звенящей бронзе. — И откуда угрозу ждать? Из степи, али из леса?

— Всякое может быть. Могут и вместе явиться. И скоро, великий князь, скоро… — пожал плечами ведун, сбрасывая маску ледяного равнодушия. Открывая лицо смертельной усталости. Той, от которой засыпают и не просыпаются…

— Жертвы помогут? — и тут же князь поправился. — Хотя, стали надо ставить преградой харалуг, а не резать бессловесных зверей.

— Лучше резать кричащих людей, — не согласился ведун. — А что до жертв… Ты прав, князь. Хоть и знаем, с какой стороны идет погибель, но Боги безразличны к просьбам о помощи.

— А ты попроси, — великий князь тяжело поднялся с изукрашенного бревна. Длинная соломенная прядь упала на глаза… — Или…

— Или умру? — лицо ведуна искривила усмешка. — Я буду благодарен тебе, князь, за легкую смерть, ведь ваша будет тяжелее… Ромеи — трусы, но у них много золота. А Степь рождает все новые и новые народы. И всем им мнится наш край сладким куском пирога.

— Из степи идут люди. И неважно, как они договорились с хазарами и Царьградом. С пришельцами нужно сражаться, хоть их и слишком много.

— Ты сам знаешь все, князь, — устало пожал плечами ведун. — Зачем тогда пришел к старику?

— Знать все не может никто. Даже Род, — ответил князь. Последние лучи заходящего Солнца скользнули по рубину в серьге… — Что происходит в лесах, ведун? Кто пожирает древлянские стада?

— Я попробую узнать. Но обещать боюсь.

— Надо не бояться обещать, а делать…

— Сделаю, княже. Все сделаю, что от меня зависит…

В ту же ночь ведун бесследно исчез.

— Не найдете, — усмехнулся князь, когда гридни явились с докладом о пропаже, — старый лис променял меч на свиток не так уж и давно. А он уже был воеводой, когда Рюрик только привел Сокола в Ладогу…

Подъем давался тяжело. Хоть и вышел налегке. Ни мешка, ни другой поклажи. Брюхо не сдохнет, если пару дней в него ничего не кидать. Тогда к чему лишняя тяжесть?

Но все равно годы давали о себе знать. Старый стал, корни пустил, зад отожрал, на коня сядешь — хребет бедняге переломишь… Зловредные ветки цепляют безрукавку, камни вылетают из под ног…

— Вот нашел же куда забраться! Клятая гора, мать ее за ухо да башкой об сосну! — вырвался сдавленный полухрип-полустон.

— Сильное проклятие! — засмеялся кто-то за спиной.

Ведун с ревом перекатился в сторону, выдернул кривой засапожник…

— До сих пор полагаешься на железо больше, чем на слово, а, Белояр? — к уходящей ввысь сосне прислонился воин в байдане. С самострелом и улыбкой на морщинистом лице.

— Кому сейчас легко? — проворчал ведун, отряхивая налипший лесной мусор. — А ты до сих пор не отвык заходить со спины? Нахватался, понимаешь, привычек у базилевсов… Смотри, до беды доведет!

— Сам говоришь, что сейчас всем тяжело, — пожал плечами лесной страж. — Мы ждали тебя. Старик которую луну тревожится. Беды ждет…

— Дождался…

— Ты должен был прийти давно, — тяжелый взгляд давил, вжимая в широкие доски пола, заставлял чувствовать себя ребятенком-ползунком…

— Не видел нужды понапрасну тревожить замшелые бревна.

— Прошли годы, а ты такой же сквернослов. И все так же глуп и ленив. И как Олег еще не прогнал тебя?

— Он умен и понимает, что остальные еще хуже. А еще князь не забыл безымянную речку. И печенегов.

— Хорошая была рубка… — глаза старика мечтательно прикрылись. — Хан потом бросился на нож пару раз подряд. Не любят степняки побежденных… А вообще я всегда говорил, что нельзя верить ни печенегам, ни варягам. Ты еще помнишь, с какой стороны берутся за меч? — неожиданный вопрос повис в густом воздухе, сплетенном из запаха сухих трав.

Белояр только хмыкнул.

— И не сомневался, — подмигнул хозяин. — Оттого-то и ведун из тебя хреновый, что вся мощь еще в руках, а не в голове… Передай князю, пусть точит мечи. И вспоминает Рюрика. Враги далеко, но их кони быстры. Придут вслед за черным снегом.

— Это как? — недоумевающе поднял глаза Белояр.